«Попросите драматического актера сделать то, что делает Джим Керри. Ничего не получится»

— Насколько мне известно, вы довольно часто посещаете Россию. Видите ли вы разницу между американскими и российскими студентами?

— Для начала я хотел бы сказать, что я не учитель в обычном понимании этого слова. В первую очередь, я — режиссер, который работает с профессиональными актерами, а в свободное от этого занятия время я очень редко преподаю.

Самая важная задача для меня: превратить начинающих и неопытных студентов в уверенных профессиональных актеров.

Что касается разницы, возможно, отличие только в языках. В России не все хорошо говорят и понимают английский. Или говорят с акцентом, что очень ощутимо. В Америке такой проблемы нет. Это единственная разница, которую я вижу. Есть просто потрясающие студенты в России, для которых английский язык — это проблема, но я как раз и стараюсь вывести этих актеров из зоны комфорта, совершать на площадке то, чего они раньше не делали, рисковать, подвергать себя опасности.

Это самая важная задача для меня: превратить начинающих и неопытных студентов в уверенных профессиональных актеров, и в этом отношении для меня неважно, русские это или американцы. Я даю такие же уроки по всему миру. Везде я вижу одни и те же переживания: студенты боятся, что публика осудит то, как они выглядят. Они боятся быть некрасивыми внешне, а не внутренне, они беспокоятся, что о них скажут как о людях, но не как о актерах, сыгравших хорошо или плохо.

 «Если кино не дает тебе новый опыт в чем-то прекрасном, экстраординарном, смешном, грустном, скандальном, интересном, тогда зачем оно нужно?»

​​​​— Когда я готовился к интервью, нашел вашу цитату: «Сегодня поход в кино — это уже не то волшебство, как раньше». Это было сказано три года назад. Спустя время что-то изменилось, когда вернется волшебство?

— Хм… Это зависит от контекста. Вы помните, откуда была взята эта цитата?

— К сожалению, нет.

— В любом случае, если честно, я думаю, что кино стало шаблонным. Волшебство кино, фильмы, которые не перестают удивлять нас, столкнулись с комиксами. Сюжеты стали предсказуемыми: вы идете в кино, заранее зная, что герой должен победить. Честно говоря, я уже и не хожу в кино — не вижу в этом смысла, я уже «насмотренный» человек. Зачем ходить в кино, если ты знаешь, чем оно закончится? Раньше кино переносило меня в другое пространство и измерение, это было приключение, но, к сожалению, сейчас это большая редкость.

Сейчас мне интересно смотреть документальные фильмы, вот в них я нахожу что-то удивительное. Я называю это «сериалами большой формы», когда не за два часа, а за шесть часовых эпизодов мне рассказывают об Альберте Эйнштейне. Это не сравнится с двумя часами художественного фильма о Черчилле. Как можно вместить жизнь одного человека в 120 минут?

У меня есть друг Джессика, режиссер, она как-то сказала: «Если кино не дает тебе новый опыт в чем-то прекрасном, экстраординарном, смешном, грустном, скандальном, интересном, тогда зачем оно нужно?» Я полностью согласен с этим. Если вы не получаете новый опыт ни в одном из перечисленных чувств — это не волшебство кино.

Люди, которые сначала учатся работать с камерой, а лишь потом с тем, как рассказывать истории, как работать с актерами, испытывают большие трудности.

— Вы начинали как театральный режиссер. Насколько это вам помогало или мешало в кино?

— Я бы сказал, что моя театральная карьера дала мне больше, чем работа режиссером в кино или на телевидении, потому что театр научил меня работать с текстом и с актерами. Сейчас идет тенденция преуменьшать значение театра по сравнению с работой в кино и телешоу. Но именно на сцене я научился концентрироваться на тексте, на истории, на актерах, и это, несомненно, существенно повлияло на меня в дальнейшем.

И вы знаете, театр — это хороший старт. С таким опытом вам будет гораздо проще перенести все на камеру. Люди, которые сначала учатся работать с камерой, а лишь потом с тем, как рассказывать истории, как работать с актерами, испытывают большие трудности. Они опираются на техническую сторону вопроса, а это очень часто бывает опасной опорой.

— В чем отличие телевизионных комедий от кинокомедий в смысле производства?

— Надеюсь, что разница небольшая.

Пройдет время, и какой-нибудь умник поймет, что знание техники — это не самое трудное.

— Вы сказали «небольшая»?

— Я сказал «надеюсь». Потому что, как я предполагаю, но не знаю наверняка, кино изучено больше, чем телевидение. У него богаче история, оно дольше существует. Дело в том, что телекомедии зачастую больше зависят от аудитории. Мультикамерные комедии, ситкомы, такие, как «Друзья», «Все любят Рэймонда», снимаются прямо перед публикой. У меня четыре камеры, я снимаю то, как актеры играют, настоящие зрители смеются, и все это записывается вживую. Похоже на то, будто ставлю пьесу на сцене, а кто-то это все фиксирует на видео.

Если кто-то вам нужен больше, чем другой, вы делаете монтажную склейку, и другая камера снимает только его. В этом нет ничего страшного, это же не театр, в театре такого вы не сможете сделать. Но это не так просто, как кажется. Знать, как работает мультикамерная съемка, — это далеко не все, что должен знать режиссер ситкома. Пройдет время, и какой-нибудь умник поймет, что знание техники — это не самое трудное, потому что рассказать историю — вот что главное. А рассказать ее смешно, с актерами, перед камерами — это еще сложнее, и это не так быстро, как вы думаете.

— Насколько мультикамерная съемка ускоряет процесс?

— Очень сильно ускоряет. Очень. Вы должны за пять дней сделать один эпизод. Вы начинаете в понедельник, а в пятницу эпизод должен быть готов, если не считать монтаж.

— А репетируете весь съемочный день?

— Ни один актер не хочет приходить на площадку в понедельник, потому что в прошлую пятницу эпизод отсняли, а сегодня он хочет убежать в 12 дня. Во вторник вы репетируете с 10 до 14:30. Или до 15:00, включая время на ланч. Если вам удастся продлить репетицию до 16:00, то вы счастливчик. В среду у вас время строго с 10 до 15:30, после чего приходят сценаристы, и вы показываете им, что у вас получилось. И они такие: «Вау! Как смешно мы все написали, надо же! Ха-ха-ха!». Причем тот, кто писал именно этот эпизод, смеется громче всех.

В четверг у нас опять время с 10 до 14:30, но только для больших боссов из студии и канала. Они не смеются никогда. Они остаются очень расстроенными, потому что вчера всем все было смешно, а сегодня — никому. Им кажется, что все ужасно, что все надо переписывать. И вот, наконец, пятница: с утра вы репетируете снова все с камерами и оборудованием, дубль за дублем, дубль за дублем, без аудитории. И когда входит публика, вы снимаете окончательный вариант.

— В России не принимают всерьез претендентов на работу сценаристами ситкомов, если те не смотрели все серии «Друзей» или «Симпсонов». Какие фильмы или сериалы должны быть обязательны к просмотру для работы сценаристами комедий в Голливуде?

— Все равно. То, что хорошо идет сейчас. Например, «Теория большого взрыва» — это сейчас самый большой хит. Но никто от вас не потребует смотреть все серии «Виндзоров», вас попросят посмотреть лучшую серию. Или пересмотреть «Я люблю Люси», «Шоу Дика Ван Дайка» (классические телекомедии 50-х — 60-х., — прим. tvkinoradio.ru) — лично мне все равно, все они построены по одной формуле.

Комедия — это самый трудный жанр, все великие актеры начинали с комедий.

— Вам самому какой юмор больше импонирует: комедии Вуди Аллена или Сета МакФарлейна?

— Они настолько разные, что я не могу выбрать. У них огромная разница в возрасте. Я нахожу Вуди Аллена более интересным. Сет МакФарлейн — он более современный человек, и склад ума, соответственно, тоже.

— В новейшей истории американских кинокомедий можно выделить две мощных направления. Первое — это наследие братьев Фарелли в 90-е годы. В нулевые — это все, что касается картин Джадда Апатоу и его друзей. Сейчас трудно выделить какой-либо тренд. Я ошибаюсь или это действительно так?

— Братья Фарелли… Это было так давно! (смеется) Они уже исчезли. А вот Джадд Апатоу до сих пор везде, он много продюсирует, много пишет, снимает по своим сценариям, по-прежнему имеет большое влияние, но он сегодня немного, как я это называю, «старые новости». А сейчас… Как зовут эту актрису с большими (разводит руками)?…

— Мелисса МакКарти?

— Мелисса, да. Я с ней работал много раз. Но она больше актриса, а не криэйтор. Я бы назвал Эми Полер — она настоящая трудяга. И еще Тина Фей. Вот эти две женщины сейчас более соответствуют сегодняшнему времени. Но кого же еще назвать…

— Может, все-таки опять Сет МакФарлейн?

— Да, почему нет? Он сейчас придумал новый телесериал «Орвилл», пародия на «Стар Трек»…

— Я как раз хотел у вас спросить, как вы относитесь к «Орвилл» и к его специфическому юмору?

— Я не видел его. Не люблю смотреть телевизор. К сожалению.

Самым серьезным должен быть режиссер рекламы, потому что от этого зависит его успех.

— Давайте поговорим об актерском мастерстве. Что сложнее: большому драматическому актеру играть в комедии (Марк Уолберг, Шарлиз Терон) или комическому актеру сделать себе карьеру в драме (Джим Керри, Дженнифер Энистон, Стив Карелл)?

— Это даже не вопрос. Комедия — это самый трудный жанр, все великие актеры начинали с комедий. Кевин Клайн, Робин Уильямс, Джон Литгоу — все эти люди изначально работали в комедиях. Они были лучшими актерами, чем те, кто начинал в драме. Джим Керри — это актер широчайшего диапазона. Вы посмотрите «Вечное сияние чистого разума» — это же блестящая работа! Я знаю, что многие считают его клоуном, но я даже слышать об этом не хочу. Попробуйте взять любого драматического артиста и попросите сделать его то же, что делает Джим. У него никогда не получится даже близко подойти к такому уровню.
— Каков ваш метод работы с актерами? Насколько режиссер должен быть близок к артистам?

— Я не верю в теорию дистанцирования режиссера от актеров. Моя цель — так вдохновить актера идеей или ходом, чтобы он крикнул: «Заткнитесь все! Я сам хочу попробовать!» И пока он попробует, я отхожу, сажусь в свое кресло и продолжаю заниматься своей работой. Если я предложу актеру что-то, и он на меня посмотрит типа так: (кривится) «Чего???» — это будет некомфортно лично для меня. Но если я дам сценаристу или актеру такую идею, что им сразу захочется воплотить ее, тогда можно считать, что моя работа выполнена.

Не знаю, как в России, но, к сожалению, Америка стремительно теряет чувство юмора.

— Как вы относитесь к распространенному мнению, что режиссер-комедиограф должен быть предельно серьезен в своей работе?

— (смеется) Я думаю, что самым серьезным должен быть режиссер рекламы, потому что от этого зависит его успех. Он должен постоянно твердить про себя: «Будь серьезным, будь серьезным!» Не знаю, все зависит от вашей цели. Я, например, много шучу во время съемок.

— Вы за то, чтобы всем было весело в процессе съемки, было много импровизаций и дружеских отношений?

— Если я правильно понял ваш вопрос, то он исходит из предположения, что комедия — это трудный для постановки жанр, и поэтому вы должны к нему серьезно относиться. Я согласен с этим. Но если быть постоянно серьезным, это будет означать смерть комедии.

Чтобы делать что-то смешное, вы должны получать от этого удовольствие, вы должны быть немного сумасшедшим, вы должны быть полны сюрпризов, фонтанировать идеями. Я знаю Джадда Апатоу, он мой друг, он весельчак, он терпеть не может серьезность. И я весельчак. Еще один мой друг Дэвид Крейн, создатель «Друзей», имеет такое чувство юмора, что все, что вылетает из его рта, — ужасно смешно. Каждое слово, каждый звук вызывают смеховую истерику. Когда он писал «Друзей», он не был серьезным. (смеется)

Но я понимаю ваш вопрос, я отношусь к жанру комедии серьезно. Это, действительно, очень трудно — снимать комедию. Но если вы будете открытым для смешных идей, то будьте готовы быть смешным.

— Есть ли темы не для шуток? Почему в некоторых странах политика, борьба с терроризмом являются поводом для юмора, а в других на такие шутки наложено табу?

— Я не знаю, как в России, но, к сожалению, Америка стремительно теряет чувство юмора. Для меня это печальная картина. Столько тем становятся несмешными, столько запретов на шутки. У меня есть приятельница, которая плохо говорит по-английски, и я научил ее нескольким «плохим словам». Она начала произносить их громко на улице. Я сказал ей: «Эй, ты что! Никогда нигде не говори это вслух. И никогда не рассказывай, что это я тебя научил!»

Америка сейчас наполнена табу: расовая дискриминация, религия, политика, сексуальное неравенство и сексуальные проблемы — все это вдруг стало несмешным, все воспринимается чересчур серьезно. Я чувствую себя очень зажатым, потому что не могу сказать ничего, не подумав: «А не будут ли у меня из-за этого проблемы?» Я не могу похвалить девушку за то, что у нее красивое платье, потому что она может подумать, что я к ней пристаю и мои слова имеют сексуальный подтекст. Нельзя говорить комплименты, потому что они могут быть неправильно поняты. Вы должны быть очень аккуратны в своих словах, иначе вы не заметите, как перейдете черту, связанную с сексуальными домогательствами, политикой, расизмом и еще очень-очень многим запретам. Это невероятно, я не понимаю, как и когда до этого дошло.

Но я думаю, что это своеобразный маятник. Рано или поздно он качнется и вернется на другую сторону. Здесь тоже может получиться обратная история — то, что запрещено сейчас, будет разрешено, но запреты коснутся других вещей. То, что хорошо сегодня, станет плохим завтра. Я жду, когда этот маятник перестанет качаться и остановится прямо по центру. Я не хочу, чтобы меня правильно или неправильно понимали, я хочу, чтобы все понимали меня нормально. Чтобы люди улыбались, если я похвалил их за то, что они хорошо одеты и прекрасно выглядят.

— Может быть, на такую ситуацию влияют скандалы, связанные с Трампом или Вайнштейном?

— Вполне возможно. Очевидно, эти люди раскачивают маятник в эту сторону. Не обязательно именно эти двое. Это только два огромных имени, которые вы назвали. Дональд Трамп и Харви Вайнштейн — это символы. Но есть же еще и Мэтт Лауэр (бывший телеведущий NBC, обвинен в сексуальных домогательствах), Чарли Роуз (бывший тележурналист CBS, обвинен в сексуальных домогательствах) и многие другие, которые попали в заголовки газет из-за своего «свинского поведения». Если вам нравится их профессиональная деятельность, но вам все равно, что у них с личной жизнью, то вы — уже плохой человек. Так что я жду, когда маятник остановится ровно вот здесь, по центру.

— Хватит о грустном. Давайте закончим на позитивной ноте. Что вы говорите своим студентам на первом занятии?

— По-разному бывает. Но есть одна вещь, которую я говорю чаще всего: не слушайте, не волнуйтесь по поводу суждения о вас, не бойтесь. Пробуйте. Если что-то не работает, пробуйте что-то еще. Не редактируйте свой текст еще до того, как вы его написали. Пишите — а потом редактируйте. Играйте — а потом оценивайте.

 

 

Источник