Наша страна с точки зрения неигрового кино – просто бездонная бочка

Сегодня документальное кино переживает ренессанс. На показах фестиваля «Артдокфест» и на многих показах в Центре документального кино в Музее Москвы – полные залы. В Интернете у талантливой документалки пусть не миллионы, но уверенные сотни тысяч просмотров. Зрителям интересны не только сами фильмы, но и встречи с режиссерами и героями неигровых картин. Виталий Манский, президент фестиваля «Артдокфест», считает, что сегодня каждый при желании может снять фильм на планшет или смартфон. Любительская съемка вполне удачно вписалась в контекст фильма «Про рок» режиссера Евгения Григорьева, который также известен как яркий театральный постановщик и автор множества музыкальных клипов. В нашей беседе мы затронули не только перспективы развития документального кино, но и множество других интересных тем.

– Евгений, вы снимали свой фильм “Про рок” в течение пяти лет. Что помогало продолжать работу, что вас мотивировало?
– У любого фильма и вообще у любого замысла есть цена и ценность. Цена – это то, сколько ресурсов ты вкладываешь в то или иное предприятие, тот или иной замысел, а ценность – это то, что он собой представляет для людей, для которых он предназначен. Когда цена начинает превосходить ценность, то есть ты тратишь деньги, свое время, время героев и съемочной группы, растет число съемочных дней, заполняются дисковые пространства, но результат не ясен, единственное, что ты можешь сделать в этот момент, – либо остановиться и сказать “Это моя неудача”, либо повышать ценность замысла.

Меня выбрал второй путь, поскольку у меня была приличная команда людей, которые мне верили и хотели доделать эту историю. И потом, был хитрый трюк, когда мы объявили краудфандинг. Когда ты объявляешь крауд, ты уже не можешь не закончить картину. Много людей вовлечены, ты много потратил, в этот момент очень тяжело бросить проект. Но все-таки я считаю, что иногда нужно останавливаться, кладбище замыслов, наверное, должно существовать.

– Евгений, в вашем фильме есть и профессиональная, и любительская съемка. Как вам удалось гармонично смонтировать два формата?
– Просто нужно было придумать, зачем они замыслу, эти маленькие камеры-беспилотники. Там довольно простой принцип: я в монтаж брал только то, что мы никогда, ни при каких обстоятельствах не могли бы снять. Это очень искренние, интимные, честные, предельные состояния или события, которые мы не смогли бы снять, даже если бы жили с героями год рядом. И плюс в этих камерах есть еще то мужество, которое ощущает зритель: когда человек сам снимает свою жизнь, это сложно. Нужно быть изначально героем, и в этом смысле мы не промахнулись. Все трое снимали довольно честно и откровенно.

Мы монтировали фильм вдвоем с Костей Ларионовым – он гениальный режиссер монтажа и очень выносливый. До этого был еще один монтажер, он “сгорел”, у него ничего не получилось.

– Как пришла идея сделать полиэкран, когда два кадра монтируются параллельно?
– Полиэкранность позволяет найти еще несколько монтажных приемов, помимо эффекта Кулешова, когда два кадра дают третий смысл. Когда, помимо двух экранов, добавляются еще и еще, это довольно интересный инструмент для управления вниманием и для того, чтобы уплотнить повествование. Если этот материал разобрать без полиэкранов, фильм был бы процентов на 30 длиннее. Современный мозг уже научился читать бегущую строку на экране с индексами Доу-Джонса, слушать, что говорит ребенок, и воспринимать параллельно много информации.

Я часто вижу, что даже в кино люди не могут удержаться от того, чтобы не проверить свою самую важную на свете социальную сеть. Сначала я думал, что это поражение режиссеров – Спилберга или Питера Джексона. Потом я понял, что это зависимость. Но если режиссер умудряется заставить человека на полтора часа забыть о собственном телефоне, то он очень крут, потому что режиссура, как говорил Питер Брук, есть не что иное, как управление вниманием. Если он так управляет вниманием зрителя, что последний забывает о том, что у него существует второй и третий экран, и главным экраном становится тот, за который он заплатил деньги и, самое главное, время, если это получается, это фантастическое ощущение. Я люблю смотреть кино в кинотеатрах, и когда я наклоняюсь через 40 минут, смотрю на зрителей и вижу, что никто не сидит в телефоне, это класс, это успех.

– Ваши герои – простые ребята из народа, но в ваших клипах они раскрылись как настоящие артисты. Что помогло раскрыть их потенциал?
– Я не знаю, что такое “из народа”, мы все – народ, просто мы из разных сословий. Самое главное – каждый из нас непростой. Каждый из нас индивидуален, интересен, и каждого человека можно снять в неигровом кино, был бы автор, который разглядел бы что-то.

– Сложно ли было работать над клипами?
– Вся интересная работа сложная. Несложная работа неинтересная. Я не представляю себя охранником торгового центра, например. Мне кажется, что это вообще не работа. И мне очень жаль людей, которым приходится заниматься бессмыслицей, чтобы прокормить семью. Вся интересная, деятельная работа с высокой добавленной интеллектуальной стоимостью – она вся творческая. Доктор, который делает операцию по удалению опухоли, – мегатворческий человек на самом деле. Человек, который придумывает новый фотоаппарат, телефон или как испечь классный хлеб, – все это тоже очень интересно.

– И все-таки, что самое сложное в работе над клипами?
– Самое сложное – придумать сюжеты, чтобы они были имманентны, присущи артистам, работали в контексте их творчества и одновременно вписывались в контекст картины. И когда мы поняли, что снимали довольно правдиво и при этом стремились к максимальной субъективности в восприятии наших героев. И что по сути ничего менять не нужно, нужно просто развивать. Когда мы это поняли, все довольно быстро сложилось. Например, Слава в своем съемочном материале постоянно снимал себя спящим в разной обстановке и одновременно писал песню “Сон”. Ну вот он и поет с закрытыми глазами, а мы видим его предметный мир во сне. Он спит весь клип и только в конце просыпается. И так с каждым. А физически любые съемки тяжелые – по 18–19 часов девять суток подряд. Это был такой Сталинград! Но весь Сталинград в кино забывается, остается только результат, который должен быть очень легким. Никто не должен видеть, если ты не хочешь этого специально, как ты страдал и мерз и было тебе плохо… И как ты ругался и нервничал. Это совершенно не волнует человека, который сидит в зале.

– Вы показали в своем фильме много закадровых диалогов и даже конфликты с оператором и другими людьми. Все это было сделано намеренно?
– Конечно! Там все намеренно: все, что хорошо, и все, что плохо. В какой-то момент мы поняли, что не можем не вернуться. Мой оператор Артем сказал: “Слушай, так много любительского изображения! Я очень хочу, чтобы в картине были придуманные кадры, чтобы была эстетика”. Оператору важно, чтобы было какое-то волнующее, сделанное изображение и интересная композиция кадров. Тогда мне пришлось придумать, зачем мне это нужно как режиссеру. Я подумал, что это здорово: надо наконец увидеть, какими они могут быть, какими они хотят себя видеть, как они меняются и раскрываются, когда опускается хлопушка. Исходя из сказанного, выходит, что “они» – это кадры. Ради этого и были придуманы клипы. Это были драматические эпизоды для каждого героя.

– Поскольку ваш фильм посвящен музыкантам, интересно услышать ваше мнение: рок-н-ролл жив или мертв? Или сегодня победила низкопробная попса?
– Меня это совершенно не интересует. Судьба российского рока должна интересовать тех, кто им занимается. Та реальность, в которой мы существуем, довольно быстро меняется. Когда-то главным музыкальным каналом был MTV, и все его смотрели. Мы сидим в довольно популярном месте на Тверской, на стене висит плакат с группой “Кино”. Это популярная музыка? Да, популярная. Низкое качество текстов и музыкального материала не зависит от направления и стиля. Если талантливый человек занимается инди-музыкой, ну ок, если ему нравится писать симфонические произведения – это прекрасно. И когда говорят о судьбах русского рока, я просто не считаю возможным для себя об этом размышлять. И раньше, в 90-е годы, было прекрасное поколение, и сейчас есть немало талантливых ребят. Цена творчества по-прежнему очень высока. По-прежнему ты платишь за него звонкой монетой собственной жизни.

– Надо ли что-то менять в обществе, чтобы активнее поддерживать молодых творческих людей – музыкантов художников, дизайнеров?
– Думаю, что нет. Наука и искусство по приказу не рождаются, это спонтанный процесс. С другой стороны, должны быть паблик спейс (общественные места), где люди могут играть на барабанах. Должны быть музыкальные школы. Действительно, площадок мало, нужно строить инфраструктуру, но не для того, чтобы спасти судьбу русского рока. У меня есть любимая история на эту тему, не знаю, быль это или выдумка. В 1943 году Черчиллю принесли бюджет Великобритании. Он полистал и спросил: “А где культура?” Ему ответили: “Сэр Уинстон, война идет…” На что он возразил: “Подождите, а за что мы тогда воюем?”

Для меня очевидна проблема: у нас рыночная экономика пришла в те области, куда она не должна заходить. Она не должна заходить в образование, в медицину, в безопасность и в культуру. Иначе у нас будет только Бродвей. Я глубоко убежден, что Российская Федерация существует только потому, что есть система государственных репертуарных театров, как бы мы к ним ни относились, система краеведческих музеев и библиотек. Это, собственно, и есть горизонталь власти русской культуры, в этих оазисах, которые нужно беречь. Именно там она воспроизводится.

Конечно, нужна инфраструктура. Людям всегда будет не хватать денег на занятия музыкой. Просто нужны рабочие места, чтобы с утра человек мог мыть посуду, а вечером играть на гитаре. Или писать репортаж с утра, а вечером извлекать звуки из “Фендера” или клавесина или пойти и купить мольберт.

Творчество – это территория свободы, куда никто не может прийти: ни налоговая инспекция, ни ФСБ. Это та деятельность, которая делает нас свободными, и там рождаются самые здоровые и интересные идеи.

У нас есть огромные возможности. Наша страна с точки зрения неигрового кино – просто бездонная бочка. Во всем мире не случалось столько событий, как на одной шестой части суши за 150 лет: две войны, три государства и т.д.

– Расскажите о сложностях с поиском финансирования своего фильма. Что посоветуете начинающим режиссерам: ждать поддержки от государства, искать частных инвесторов или надеяться на краудфандинг?
– Деньги надо искать везде. Нужно вовлекать людей в свой замысел и делать его интересным многим. Не нужно пять лет страдать и потом предъявить миру историю про свои страдания, потому что мир может помочь тебе сделать замысел лучше. Всегда есть кто-то в мире, кому нужна часть твоего замысла. И даже есть кто-то, кто уже сделал часть твоего замысла. Есть кто-то, кто нуждается в этой работе. Например, для клипов нам бесплатно сделали костюмы девчонки – молодые дизайнеры. Им как художникам нужно было портфолио. Это было классно!

Я уже взрослым режиссером взялся за этот проект и вложил в него свои 700 тыс. руб., которые заработал на рекламе. Это был мой входной билет в замысел. Общий бюджет картины – 8 млн 150 тыс. руб. Это не такие большие деньги, особенно если съемка растягивается на большой период. Это подъемно. Но если у тебя есть цель и эта история в ком-то отзывается, то ты всегда кого-то найдешь. “Резче, ребята! Побольше ошибок!” – как говорит кузнец Александр Лысяков в нашей картине “Кузнецы своего счастья”.

– Как складывается прокатная судьба картины? Как удается собирать полные залы на документалку?
– Фильм “Про рок” с подзаголовком “Про уральский рок” – это непродаваемая комбинация. Это примерно как безалкогольная водка. Этим занимаются пять человек – пиарщики и интернет-маркетологи. Мы играем в длинную историю (на момент интервью фильм в прокате 26 недель). Показы идут в 30 городах России. Это такие разовые точечные показы. Мы не хотели ставить его в пустые залы. Мы работаем почти с каждым показом, потому что главный бенефициар наших усилий – это зритель. И я, и все полторы тысячи человек съемочной группы понимали, что самое главное не на экране, а в зрительном зале. Поэтому должно быть интересно, понятно, слышно, видно, с достойной цветокоррекцией.

– То есть сегодня у документального кино в России есть реальные перспективы?
– Это постоянное усилие. Никто в мире чистогана и капитализма не отдаст вам место под солнцем, его нужно заслужить и заработать. И объяснить, почему оно твое. И все равно его могут забрать.

– Что помогло вам раскрутить фильм в Интернете?
– Лучше об этом спросить продюсера Анну Селянину. Думаю, что это кумулятивный эффект. Таргетинг в сети помог, лидеры мнений (блогеры и журналисты) помогли. Разными способами приводили людей на пресспоказы.

– Насколько вам помогает в кино опыт работы в качестве театрального режиссера?
– Конечно, он помогает в любых видах творчества: в неигровом кино, при съемке клипов или рекламы. В творчестве есть своя технология, режиссеру важно уметь отстраивать творческие процессы. Например, сегодня я уезжаю на 12 часов из Москвы, чтобы просто прочитать одну книжку и не отвлекаться. Опыт в театре – фантастический. Театр дает право на ошибку, в отличие от неигрового кино, где нет дублей. Зато в кино артисты завтра хуже не сыграют, но и лучше тоже. Театр менее дорогой на начальном этапе, когда ты репетируешь. Также он позволяет попробовать многие управленческие приемы. Я уже не представляю свою жизнь без театра! Жду, когда выйдет из заточения Кирилл Серебренников, чтобы продолжить работу в театре, который он создал. Это слишком грустная тема, не хочу о ней говорить подробно.

– Расскажите, какие ваши премьеры в кино ожидают зрителей?
– У меня сейчас на стадии пост-продакшена две документальные картины. Одну из них снял не я, а великий скрипач Леонид Борисович Коган. Он несколько десятилетий ездил за “железный занавес” и возил с собой две 16-миллиметровые камеры. Мне удалось купить, оцифровать и смонтировать его архив. Там есть уникальные кадры с Тихоном Хренниковым, Пабло Пикассо, Давидом Ойстрахом. Это частные хроники жизни нетривиальных людей, которые сняты и описаны нетривиальными людьми. Это большая интересная история: дети растут в кадре и т.д. С другой стороны, это серьезная драма: когда Когану запретили выезжать из страны, через какое-то время он умер от сердечного приступа.

Второй фильм – альманах “Руками”, там будет семь или восемь новелл. Его сняли молодые режиссеры из разных регионов страны. В центре внимания – люди, у которых в конце рабочего дня есть материальные результаты деятельности. Банка нефти, банка молока, кусок руды, хлеб, ребенок. Там есть герой, который делает ЭКО, есть сталевар, одновременно выращивающий рыбок, а есть американец, который строит ферму своей мечты на Алтае. Еще там есть врач, который полдня работает в реанимации, а полдня в той же реанимации служит священником. Надеюсь, что к осени мы выпустим в прокат этот альманах.

– Ваши советы документалистам: как искать новые идеи и собирать команду?
– Надо быть просто приличным человеком. Нужно, чтобы у тебя была ясная структура интересов и постоянство намерений. Если ты довольно искренний человек, ты таких же и найдешь. Все начинается с работы над собой. И не надо ждать лучших времен: они могут и не наступить.

 

 

Источник